Правила Смерти

всем, кто ни черта не смыслит

анимация Екатерины Бахиревой


1.

Стоит ли говорить, что мне совершенно не хочется тратить последние дни своей жизни на описание известных событий, мое непосредственное участие в которых и стало той причиной, по которой майор Фисенко настоятельно рекомендовал мне взять в руку карандаш. Я не могу не отдать должное его настойчивости и не поблагодарить за то, что вопреки характеру, который носили его просьбы, у меня осталась совершенно невредимой левая рука. А поскольку я с рождения левша, то должен сказать, что чудом сохранившейся возможности марать бумагу я всецело обязан его профессиональной предусмотрительности.

Я нисколько не удивляюсь тому, что мои новые друзья из следственной бригады остались не удовлетворены протоколами многочисленных допросов и захотели получить от меня письменное признание. В конце концов, богатство болевых ощущений не способствовало остроте формулировок. И, наверное, несмотря на все мои уверения, они продолжают ждать от меня разъяснений, которые пролили бы хоть немного света на события прошлой весны. Но еще раз повторюсь – это невозможно, так как все что смогла вместить моя память, я, не без помощи психотропных препаратов, уже рассказал. Так же я совершенно уверен, что никто кроме меня никогда не сможет понять, что же именно произошло тогда. И мне действительно грустно от мысли, что я не могу поделиться своим пониманием с другими, как не смог, по-видимому, сделать этого даже в состоянии глубокого гипнотического транса, в который был не раз погружаем во время допросов.

Призывая на помощь всю свою откровенность, я еще раз хочу отметить, что осознавая свою вину перед законом, я совершенно ее не чувствую по отношению к людям, которых убил. Все мы абсолютно добровольно (причем, с самого рождения) стали участниками той глупой игры, победителем, а вернее проигравшим, в которой я, к моему сожалению, оказался. И, хотя я уже устал об этом говорить, то единственное, что может открыть людям глаза на произошедшее – это два листа синей бумаги, хранящиеся в сейфе майора, и которые никто, как мне кажется, читать почему-то не собирается. Если же, в подтверждение моих опасений, они будут опрометчиво уничтожены, то мои действия никогда не найдут объяснения, равно как и действия известных лиц, сложивших свои головы ради достижения Великой Цели.

Несмотря на все это, я не считаю себя вправе лишать последней надежды майора Фисенко, как впрочем, и себя возможности провести последние три дня своей жизни за письменным столом, а не в камере пыток, почему-то именуемой здесь медблоком.

2.

В опровержение домыслов о том, что именно я был причиной произошедшего, в очередной раз поспешу сказать, что когда начались те события, о которых пойдет речь, я, подобно большинству людей, не имел никакого представления о том, что же на самом деле происходит, а стало быть, был в достаточной степени шокирован.

Общественный ажиотаж, возникший благодаря содержанию некоторых малодостоверных информационных сообщений, через короткое время стал напоминать массовую панику, грозившую парадоксально увеличить достоверность таких сообщений. Я, к слову сказать, не обращал на это особого внимания, в виду болезненной склонности не доверять телевизору, и естественному нежеланию нормального человека, интересоваться насилием, которое совершенно незнакомые мне люди совершали над другими, совершенно незнакомыми им. Все было так, пока я не стал свидетелем сцены, произошедшей на моих глазах пятнадцатого марта прошлого года.

Возвращаясь поздно вечером от друзей (о них речь ниже), в гостях у которых я любил проводить довольно много времени, у дверей своего подъезда я столкнулся с соседом Николаем Андреевичем Храповым, хорошим знакомством с которым я был обязан как своей врожденной неспособности дотянуть до получки, так и близкому расположению наших квартир. Несмотря на почти полное отсутствие освещения на улице, я увидел, что его одежда была выпачкана в крови. Вернее, я подумал, что это напоминает кровь, ведь он держал за волосы человеческую голову, очень похожую на настоящую. Я, вопреки собственным ожиданиям, не закричал и не бросился бежать. Напротив, я, не до конца веря своим глазам, вежливо поздоровался и осведомился, все ли у него хорошо. Он как обычно дружелюбно ответил на приветствие, и, мило улыбнувшись мне, пошел прочь, размахивая головой так, словно это была сетка с хлебом. Я, пытаясь придумать зачем ему понадобился этот театральный реквизит, и не решаясь открыть дверь, постоял еще немного у подъезда, докурил сигарету и, наконец, вошел внутрь. Тоскливый пыльный свет, смешанный с едким запахом кошачьей мочи, как обычно заставил меня быстро подняться по лестнице на третий этаж, к дверям моей квартиры. Где, ощупывая карманы плаща в поисках ключей, я понял, что в доме что-то горит, и лестничная клетка уверенно наполняется дымом.

Мне напрасно приписывают бездействие во время пожара, так как когда я вошел в квартиру, то услышал за окном сирены пожарных машин, своим появлением избавивших меня от необходимости сообщать о пожаре по телефону, который я, в виду сильной захламленности моего жилища, рисковал вообще не найти.

Пожар потушили быстро. Стоит ли говорить, что горело именно у Храпова. Как я вскоре узнал, несмотря на непродолжительность пожара, квартира успела пострадать довольно сильно. Из огня удалось вытащить лишь обезглавленный и сильно обгоревший труп его жены и два совершенно нетронутых огнем листка синей бумаги, который участковый Моисеев, как я потом понял, не преминул забрать с собой.

В общем, на следующий день после случившегося, я – человек не склонный к запоям, а стало быть, совершенно не защищенный от подобных стрессов, поспешил уехать на свою шестисоточную дачу в Дубки, где отсиживался четыре дня, прежде чем главному редактору не вздумалось вернуть меня в город.

Меня ожидали новости. Выяснилось, например, что Храпова не только не арестовали, но даже совсем наоборот – перестали разыскивать, и закрыли дело. Конечно, это были лишь слухи, распространяемые моими соседями, но первоначальное мое недоверие к ним стало со временем рассеиваться, благодаря странным событиям, продолжавшим будоражить наш и без того не очень-то веселый городок.

Так, например, было найдено еще несколько искалеченных трупов, случился еще ряд пожаров, и произошла жуткая ночная бойня с участием школьников старших классов, в которой был забит до смерти, в числе прочих, и участковый Моисеев. Все это совершенно выбило меня, человека, в общем-то не впечатлительного, из привычной колеи, позволило сильно зарасти щетиной, и несколько раз проигнорировать требования редакции – сдать наконец-то обещанные статьи, в обмен на гонорар. Одним словом, когда я через несколько дней столкнулся в дверях булочной с сыном моих друзей Витей, чувствовал я себя до чрезвычайности скверно, то есть как и любой человек на моем месте.

В его приветствии, жестах, интонациях я не заметил ничего странного, поэтому то, что произошло дальше, привело меня в неописуемый ужас. Совершенно естественно, что я ни при каких обстоятельствах не мог представить себе, что мальчик, которого я знаю с младенчества уже в течение двенадцати лет, вдруг, увидев приближающегося к нему товарища, достанет из-под куртки большой столовый нож, и, спокойно и равнодушно всадит его в бок своему другу. После чего, бросив нож на землю, подхватит слабеющее тело, и, напрягшись, бросит его на торчащий из земли прут арматуры.

Не решаясь даже моргнуть, я стоял в оцепенении, борясь с тошнотой и головокружением, между тем как Витя, молча подобравший с земли свое оружие, спокойно уходил по улице в сторону своего дома. Ужас, не позволивший мне подойти к бедному парню, лежавшему в луже собственной крови с торчащим из груди металлическим прутом, погнал меня прочь оттуда, и гнал до тех пор, покуда я не обнаружил себя рядом с третьим отделением милиции.

В отделении все было как обычно. Увидев на своем месте дежурного лейтенанта, я немного успокоился, но мне все же не хватило самообладания, чтобы внятно рассказать ему о происшедшем. Когда же он, меланхолично записывая что-то в общей тетради, понял о чем идет речь, то, подняв на меня светлые, лишенные смысла глаза, посоветовал пойти домой, и не обращать внимания на вещи, меня не касающиеся. Я был изрядно ошарашен таким заявлением, и потребовал объяснений. Он, тяжело вздохнув, как-то очень грустно посмотрел на меня и сказал, что коль скоро я, вопреки необходимости, настаиваю на разъяснениях, то мне следовало бы для начала прочитать Правила. А то приходят, понимаешь, настаивают, требуют, а один раз напрячься и прочитать, им, как оказывается, лень. Я, как человек никогда не отказывавшийся прочитать что-нибудь, стал оглядывать стены в поисках пресловутых правил, способных объяснить мне, почему я не должен интересоваться зверским убийством соседского мальчика, совершенным на моих глазах, малолетним сыном моих друзей. Лейтенант же, обратив внимание на мои действия, открыл один из ящиков своего стола, и, с полминуты порывшись там, заявил, что Правил у него сейчас нет, и что их, видимо, забрал сегодня сантехник Коля. В общем, совершенно бессмысленно проторчав в отделении еще какое-то время, я, так ровным счетом ничего и не добившись, внял совету дежурного, и отправился восвояси.

Я плелся по грязным улицам своего городка, пытаясь представить себе лица родителей Вити, когда они узнают о произошедшем, и незаметно для себя самого дотащился до своего дома.

Стоя во дворе, и соображая, как же быть, и кому звонить, я увидел того самого, знакомого всем жителям нашего квартала, сантехника Колю, который в этот момент выходил из подъезда. Ведомый смутным желанием поговорить с ним, я как-то удачно переместился в пространстве, и, таким образом, встретился с Колей лицом к лицу. Он несколько озабоченно посмотрел на меня, а потом, выслушав мои, явно лишенные смысла вопросы, вынул из-за пазухи те самые листы синей бумаги, которые ныне хранит железное чрево сейфа майора Фисенко, и протянул их мне. Естественно, я их взял.

С этого момента и начинаются те события, благодаря которым я теперь имею честь быть осужденным на смерть самым справедливым судом в мире.

3.

Я сидел в своей квартире, и перечитывал раз, наверное, десятый Правила, напечатанные мелким газетным шрифтом на двух синих листках. Сначала из написанного мне не было понятно ни слова, но постепенно скрытый смысл Правил начал доходить до меня. Отдельные фразы, да и целые предложения этого текста были построены не совсем обычным для русского языка образом, что и затрудняет мне поставленную Фисенко задачу, изложить этот текст своими словами. Так, например, там были фразы типа: «Апрельским утром меня не удается назвать, а назвав забывается сразу после суда» – или: «Можно много себе хотеть, но смерти подобно лишь поздно узнать, что и ты когда-то был там». Несмотря на кажущуюся бессмысленность таких утверждений, смысл в них все же есть. Я не знаю причину, по которой этот смысл после многократного прочтения открывается читающему, но, когда это происходит, становятся ясны те Истины, за которые человечество безуспешно борется уже много тысячелетий. Так вот, читая и перечитывая Правила, я с обезоруживающей ясностью понял мотивы, которыми руководствовались люди, убивающие друг друга последние несколько месяцев. А когда, вспотевший и прозревший, я отложил синие листки в сторону, я готов был немедленно стать одним из этих людей. Дело в том, что мне стало совершенно ясно, как нужно жить, и сделалось до обидного стыдно за свою собственную никчемную жизнь.

Действовать следовало не спеша. Для начала нужно было устранить Витю, а уже потом браться за остальных. Я, захватив кинжал в потрепанных ножнах, сделанных из офицерского ремня, фонарик и свое старенькое охотничье ружье, отправился на поиски мальчишки. Когда я вышел из дома, был уже вечер. Я знал, что найти его будет не сложно. В это время он уже должен быть дома, а его родители без лишних вопросов должны впустить меня в квартиру. Дальше – дело техники. Я представил себе как это будет, и улыбнулся. Дело не должно быть особенно трудным. Вдруг, оборвав поток моих мыслей, что-то с силой ударило меня в спину. Я упал, и, перекувырнувшись через голову, встал на одно колено, прицеливаясь. Долгие годы, проведенные мной на охоте, не прошли даром: палец оказался на спусковом крючке вовремя. Грянул выстрел, и тело нападавшего отлетело от меня на несколько метров, рухнув никчемным куском тряпья на грязный асфальт. Я поднялся на ноги и подошел к распростертому на дороге телу, подсвечивая себе фонариком. Это оказалась совершенно незнакомая мне старуха, вполне приличного вида. По выражению ее лица можно было подумать, что она мирно спит. Единственное, что выдавало истинное положение вещей – это развороченная картечью грудь, представлявшая собой кровавое месиво из одежды и плоти. Это зрелище придало мне сил и бодрости. Насвистывая какую-то легкомысленную песенку, я продолжил свой путь к Витиному дому.

Мне открыла дверь Галя – Витина мама. Воспитание никак не позволило ей выказать свое удивление, относительно моего вида, кроме как движением своих красивых бровей, после чего, ни слова не говоря, она проводила меня в залу, где за столом, делая уроки под присмотром своего отца и моего друга Максима, сидел ее сын. На раздумья времени не было. Кивнув Максиму, я посмотрел на моего противника, прикидывая, как же мне выстрелить так, чтобы не попасть в незадачливых родителей мальчика. Витя смотрел на меня, и улыбался. Он понимал, что время его пришло. Все заняло не более трех секунд. Витя, с проворством свойственным большинству мальчиков его возраста, вскочил с дивана, схватил со стола металлическую перьевую ручку, и, напряженно сопя, бросился на меня. Мне оставалось только сделать свое дело.

Не дожидаясь пока осядет пороховой дым и вернется слух, я выскочил из квартиры. Истошный крик женщины, чей сын только что превратился в кровавое месиво, провожал меня до дверей подъезда. На улице мне пришлось остановиться, чтобы отдышаться. Нужно было решить, кто будет следующим. С Витей, как и с давешней старухой, мне не очень повезло: противники они были никудышные. Следовало тщательно выбрать следующего кандидата, чтобы и у меня появился шанс покончить со всем этим. Сообразив, где обитают «настоящие солдаты», я отправился в отделение милиции.

Двери участка были гостеприимно распахнуты. Неведомо откуда взявшееся чутье, подсказало мне, что внутри меня ждет засада. Вообще, надо отметить, что с тех пор, как я ознакомился с содержанием Правил, я со стопроцентной вероятностью мог отличить человека, который, подобно мне, понимает написанное на синей бумаге, а, стало быть, действует по Правилам, от того, кто с Правилами не ознакомлен. Так было и со старухой, и с Витей, и, в итоге, со всеми остальными.

Я решил для начала обойти вокруг здания, предвкушая интересный поединок.

Я знал, что в здании милиции находится лишь один человек (все остальные должны быть уже мертвы), и надеялся, что если он и ранен, то не сильно. Когда же рядом со мной завизжали пули, выпущенные из окон второго этажа, я понял, что не ошибся в выборе противника.

Обежав здание и гаражи, я присел, и двинулся вперед короткими перебежками, укрываясь под деревьями от бледного света появившейся из-за облаков луны. Вокруг было оглушительно тихо. Открыв противно скрипнувшую дверь черного хода, и проскользнув внутрь, я остановился, давая глазам привыкнуть к яркому свету люминесцентных ламп, развешанных под грязным потолком. Двери почти всех кабинетов были распахнуты, в некоторых виднелись распростертые тела. Медленно, прижимаясь спиной к стене, я прошел по коридору и, уже подходя к лестнице, услышал какой-то странный звук. Сначала мне показалось, что плачет ребенок. Я постоял, прислушался, и понял, что звук доносится из кабинета напротив, дверь которого была плотно закрыта. Не теряя драгоценные секунды, я с разбегу ударил дверь плечом, и ввалился внутрь. Измазанные кровью стены и пара трупов в милицейской форме на полу, рассказали мне о том, что здесь произошло. Всхлипывания прервались. Я увидел в углу за шкафом человека, обхватившего себя руками, и глядящего на меня глазами, что называется, полными ужаса. Все было понятно. Правил он не читал.

Тогда я достал из-за пазухи два синих листка и, наклонившись над ним, положил их ему на колени. Я узнал его. Это был директор универмага. Я попытался его успокоить, и мне это, видимо, удалось, так как он перестал трястись, и сменил выражение ужаса, на своем лице, на выражение искреннего удивления. Я, объяснив что ему нужно делать с этим текстом, встал и повернулся к двери, но было поздно: в дверях стоял тот самый дежурный лейтенант, с которым я встречался накануне, целясь в меня из пистолета.

Когда сухо щелкнул затвор, я уже лежал на полу. Когда же лейтенант вытаскивал из кармана новую обойму, я, вовремя вспомнив, что тоже забыл перезарядить свое ружье, которое к тому же висело теперь у меня за спиной, привстав на четвереньки и не разгибаясь, ударил его головой в живот. Пистолет, выпал из его рук, и отлетел вглубь комнаты, а когда он вывалился в коридор, я выхватил свой охотничий нож и, не раздумывая, воткнул лезвие ему в кадык. Дело было сделано.

Тут я почувствовал, что ночные приключения не принесли моему не молодому уже организму ничего, кроме ощущения дикой усталости. Тогда я сел на пол, прислонившись спиной к стене, и стал неторопливо перезаряжать ружье, пытаясь отдышаться. Просидев так некоторое время, я совсем забыл, что у меня за спиной в кабинете, не вполне пришедший в себя, в тихой истерике, глотая строчку за строчкой по полам со слезами, вникает в суть Правил пожилой директор универмага. Когда же мне на голову обрушился тяжелый металлический дырокол, я на мгновение растерялся. Но, не смотря на очевидную выгодность его позиции, относительно моей, ему не хватило сноровки и опыта, которых у меня, для данной ситуации, было даже с избытком. Еще только падая, я выстрелил туда, где, по моему мнению, должен был находиться противник. Но я ошибся: он успел скрыться в кабинете.

Правила недвусмысленно регламентировали поединок, и поэтому я знал, что пожилой директор готовится к новой атаке. Руководствуясь все теми же Правилами, предписывающими всегда нападать, но ни как не защищаться, я вскочил и ринулся в раскрытую дверь, навстречу судьбе. Судьбе же было угодно сделать так, чтобы директор не знал, как вставить в пистолет обойму. И пока он пытался засунуть ее в рукоятку совершенно не той стороной, я с небольшим разочарованием выстрелил ему в живот. Оставался сантехник Коля.

Я точно не знал, конечно, сколько людей прочитали Правила. Так же как не знал всем ли, прочитавшим эту галиматью, становится ясно, что именно нужно делать. Но не смотря на это, я был совершенно у верен, что сантехник Коля – последний, на кого я могу рассчитывать. Найти его ночью не было никакой возможности, и я решил отправиться домой, не забыв захватить с собой пресловутые синие листки. Придя в свою, провонявшую дымом, квартиру, я не раздеваясь бухнулся на тахту, и мгновенно уснул.

Для того, чтобы понять Правила, по видимому, не нужно было быть семи пядей во лбу, что и доказал работник ЖЭКа с девятилетним стажем — Николай Семенович Галеев. Выбитая вместе с коробкой дверь влетела в мою прихожую в половине шестого утра. У меня появился шанс закончить свою жизнь так, как только может мечтать человек, постигший суть бытия. Но не тут-то было.

Галеев был тучен и неповоротлив, что и помогло ему избежать печальной участи остаться последним из нас. Пытаясь нанести мне удар по голове разводным ключом, он споткнулся о мои сапоги, потерял равновесие и упал. Этого было достаточно, чтобы я, соскочив с тахты, успел ударить его в челюсть босой ногой, сломав себе при этом два пальца на левой стопе. Дальше все было просто. Я схватил ружье, оставленное мной с вечера на полу, и тремя-четырьмя ударами приклада расколол ему голову.

Не успел я понять, что же мне делать дальше, как в мою квартиру вломились какие-то люди в штатском. Совершенно естественно, что никакого сопротивления, что бы там они не утверждали, я не оказывал. В этом, поймите, не было для меня ровно никакого смысла, так как, не зная содержание Правил, они совершенно не ведали, что творили.

4.

С этого момента моя жизнь, и до этого не отличавшаяся изобилием счастливых моментов, стала сплошным кошмаром. Я пытался все объяснить, но меня не слушали. Я пытался отдать им два синих листка, но мне не давали даже подползти к ним, и только били ногами. С тех пор прошло уже полгода, но я, за исключением нескольких последних дней, каждый день подвергался неописуемым пыткам. Мне пришлось испытать такую боль и унижение, что даже моим палачам (я видел это по выражению их лиц) порой становилось не по себе.

Мне очень хочется, чтобы вы поняли: я не искал и не ищу смерти как таковой. Вступая в поединок со своими противниками, я хотел одного: умереть по Правилам. Познав суть вещей, и встав перед выбором между жизнью и смертью, я не смог выбрать первое. Жить по Правилам оказалось для меня, как, впрочем, и для всех остальных, невозможно. Всем нам, неспособным Правильно жить, оставалось одно: Правильно умереть. Смерь же от озлобленных представителей правоохранительных органов, или представителей судебной власти — вовсе не то, чего я желаю.

Я до сих пор надеюсь, что на свете есть люди, способные, прочитав Правила, остаться жить. Это было бы чудесно. Особенно, если кроме них на Земле не останется больше никого. Но, скорее всего, таких людей не существует, и это самое печальное.

Уже через двое суток меня не станет. Мне кажется, что я принял на себя мучения всего человечества, но это конечно же не так. Если текст Правил будет уничтожен, к чему все и идет, то человечество, возможно, обречено мучиться еще много тысячелетий, совершенно этого не осознавая.

У меня есть подозрение, что Фисенко проводит «опыты» с Правилами, давая прочитать их запертым в камере людям. Но даже если один из них — носитель Истины вырвется на свободу, он не сможет ничего изменить, так как текст Правил, как я уже неоднократно утверждал, повторить (а скорее всего и скопировать) невозможно. А так как природа их появления, видимо, никому не известна, я боюсь, что надежды нет.

Константин Лунгин.

5.

Пишу коротко, практически на бегу, ибо времени нет: мне еще нужно разослать это письмо многим людям. Пишу на случай повторения всей этой скверной ситуации. Сегодня я освободился. По приказу Фисенко меня вытащили из подвала, и выпустили во двор Управления, откуда я совершенно свободно, перемахнув через ограду, сбежал. У меня, а если повезет и синие листки опять пойдут по рукам, то и у всех людей, снова появился шанс. Я пока не знаю, как мне подобраться к майору, но рад, что его любопытство наконец-то взяло верх над брезгливостью и страхом. В конце-то концов, все мы просто люди, и с этим уже ничего, очевидно, не поделаешь.



12.02.2008.
Под редакцией Станислава Михайлова