Тревожный Звоночек.

Болезнь пустила корни. Злые ветки
ее мне обжигают спину ниже куртки.
И я, поверив в действенность таблетки,
заглатываю полчаса прогулки.

Глаза, уставшие от белизны халата,
сканируют пространство -- майна, вира.
И, вроде бы, неплохо, что палата
расширена до габаритов Мира.

Но тот, кто создал эту бесконечность,
в рассыпанных по небу грошах, центах,
проект приказа отправляться в Вечность
мне пишет неразборчиво в рецептах.

А я, как честный "испытатель боли",
ползу себе вперед двуногим слизнем
продляя курс лечения, до коли
меня болезнь не выпишет из жизни.

QWERTY

Легко, непринужденно, как по маслу
писать мне, почему-то, не дано.
но пальцы, не освоивши перо,
желают безнадежно верить в сказку
о том, что станет ясно мне зачем
гляжу опять в придуманные лица,
которым, чувствую, не суждено пылиться
с инициалами (на корешках) — А. Ч..

И лишь отсутствие способности души
существовать где-либо кроме слова,
сознанью моему подарит снова
немое приказание: пиши,
за край экрана вглядываясь в оба,
где прячет хвост последняя строка,
и три виски горячие, пока
земля не постучится в крышку гроба.

Банан

Сергею Смирнову – человеку, бандиту, музыканту, американцу.

(возможно, будет продолжено)

1.

Во времена, когда страшили фески
советских граждан меньше чем горшки,
когда граница сталью занавески
влекла сильнее, нежели мешки,
ядреного зерна, в родном колхозе,
и на заводе, выпрямляя сталь,
рабочий в проспиртованном завхозе,
души не чаял, бабкину медаль,
за полцены отдать на черном рынке,
надеясь; инженеры, первача
уговорив полбанки в качестве разминки,
таскали оптом бюсты Ильича
на радость полнотелым интуристам
напуганным и счастливым вдвойне,
прошедшим сквозь Сорбонну, Оксфорд, Принстон,
и помнящим, кто победил в войне.
Когда в озерах было много рыбы,
которую приезжих рота, взвод
нет, выловить, наверное, могли бы,
но… в общем, когда местный рыбзавод
работал. И когда деревья,
как кто-то там сказал (не помню кто),
большими были, и когда за дверь я
выскакивал забыв надеть пальто;
давно закончил школу, и трудился,
не знаю кем, да и не в этом суть, —
Сергей Смирнов, который мне годился
в отцы, и даже был им чуть.

Н-2

продолжение следует

Ночь – это место для встреч,
это лучшее место для
поиска суммы объятий. Речь
же – это потребность дня
лишь отводить подозрения от
в теплые лужицы лиц
брошенных глаз. И наоборот,
ночью реальность границ
желтого мира под фонарем,
фразу делает вдруг
поздней молитвой, пономарем
прочитанной с клироса вслух.
И кажется, что «старшой»,
«слепые» надев очки,
подглядывает за душой
в расширенные зрачки.

Н-1

продолжение следует

Ночь. Чугунной плитой
расплющен город. В могиле
воздуха больше. Той
жизни (что, как забили
в крышку последний гвоздь,
приходит) витает запах.
Держит иллюзий гроздь
в подагрических лапах
упрямая память. Но впасть
невозможно уже в отчаянье,
коль не влезает в пасть
одиночества, паче чаянья,
голова, и коль ум дорогу
освещает как сердце Данко.
Нынче двоих слишком много,
чтоб танцевать танго.